К осмыслению феномена современного терроризма

«Пока шла борьба между капиталистами и коммунистами, мир оказался в руках террористов» — это высказывание одного священника как нельзя лучше отражает положение вещей, сложившееся в последней четверти ХХ века и сейчас только усугубившееся. Конфликтующие общественные системы обнаружили, что рядом с ними и во многом по их вине возникло «параллельное пространство», вкотором находится могущественная и чудовищная по своим обычаям антисистема. Соперничающие государства оказались перед лицом угрозы со стороны негосударственных структур, которые обладают едва ли не бóльшими возможностями (хотя бы потому, что меньше связаны этическими и правовыми ограничениями). Наращивающие гонку вооружений армии стали более опасаться не других армий, а прекрасно оснащенных и подготовленных фанатичных солдат «Мирового подполья». Международный терроризм превратился во влиятельнейшую мировую державу — не имеющую ни единого центра, ни правительства, но оттого еще более опасную.

Теракты в Америке 11 сентября зафиксировали претензию этой новой державы на то, чтобы определять и изменять судьбы планеты. Разгром террористической базы в Афганистане не устраняет того факта, что террористы заставили историю человечества начала ХХI века идти совсем по-другому, чем это предполагало большинство футурологов, аналитиков и действующих политиков. В XXI веке терроризм станет ключевой проблемой цивилизованного человечества, на решение которой будут привлечены гигантские силы и средства. Вне зависимости от масштаба смертей и разрушений, которые принесут террористы, тень иррационального Ужаса будет нависать над цивилизацией еще не одно десятилетие. Но каковы природа и структура этого Ужаса? Что сделало терроризм одной из самой успешных социальных практик ХХ столетия и возвело ее на трон истории в столетии XXI?

Правовой парадокс террора

Терроризм, как его определяет законодательство[1], без остатка разлагается на другие преступления, обычно предусмотренные уголовными кодексами: убийство и покушение на убийство, захват заложников, нанесение значительного имущественного ущерба, покушение на государственного и общественного деятеля[2]. Между тем терроризм как целое, по общему мнению, не сводится к комбинации составляющих его преступлений и представляет собой значительно более опасное явление, угрожающее обществу и государственному порядку как таковому, а потому заслуживает значительно более суровой кары со стороны государства. Такое положение вещей объясняется одним — особым статусом насилия в террористической деятельности.

«Обычное» криминальное насилие человека по отношению к человеку является нелегитимным, т. е. не имеющим правовых оснований и общественного признания вне зависимости от его моральной справедливости. Убийца, грабитель или насильник, если и задумывается о правовой стороне своих деяний, сознает, что действует вне правового поля и надеется, что преступление сойдет ему с рук. Право на легитимное насилие, лежащее вправовом поле, одобряемое обществом и служащее его интересам (внешней и внутренней безопасности), в современных обществах закреплено исключительно за государством. Для правовых систем современных государств характерна тенденция к максимальной «национализации» насилия во всех его формах.

Парадоксальность терроризма в том, что террор выходит за рамки оппозиции «нелегитимное насилие — легитимное насилие», разрушает эту оппозицию, осуществляя контрлегитимное насилие, направленное на разрушение правового поля. Во-первых, субъектом насилия выступает группа никем не уполномоченных (или уполномочивших самих себя) частных лиц или одно лицо. Во-вторых, направлено оно не против других частных лиц, а против общества и государства как целого. В-третьих, и это самое главное, оно сопряжено с требованием от подвергающихся насилию общества и государства легитимизации действий насильников. «Легитимизация» террора обществом осуществляется через признание справедливости требований и действий террористов, их моральной оправданности, а «легитимизация» государством — путем выполнения требований террористов и признания государством своих же собственных правовых норм и судебных решений не имеющими безусловного значения.

Когда банда уголовников совершает нападение на конвой для того, чтобы «отбить» у правосудия своего подельника, мы сталкиваемся с ситуацией частного, нелегитимного насилия. Речь идет об обыкновенном бандитизме. Когда эта же банда захватывает заложников, требуя от государства освобождения преступника, то это — террористическое, контрлегитимное насилие, предполагающее, что государство, поддавшись на шантаж жизнью заложников, само пойдет на нарушение законодательства. Если же банда выступает еще и под лозунгами социальной справедливости, национальной независимости или религиозных ценностей, то она претендует еще и на общественное одобрение своих действий[3].

Терроризм является не просто выходом за пределы нормального общественного и правового порядка, а разрушением его, навязыванием обществу антипорядка, в котором шантаж, убийство ни в чем не повинных людей, угроза насилием являются нормой в разрешении тех или иных общественных проблем и в которой террористический акт признается столь же справедливой процедурой публичного права, как и судебное постановление. Не случайно многие террористические организации еще со времен русских народовольцев претендуют на то, что осуществляют параллельное «правосудие» и даже выносят своим врагам «приговоры» (обычно смертные).

Утопия с бомбой

Навязывание террористами антипорядка происходит во имя «высших» целей, которые предполагаются более значимыми, чем те, которые санкционированы государством и общественными институтами. Террористы взяли на себя в конце ХХ века функции «трансцендентальной критики» старого порядка. Сегодня именно террористические организации и группы претендуют на статус агентов революционных изменений.

Социальный порядок основан на некотором компромиссе между «утопией» — т.е. сакрализованными идеальными представлениями о том, каким общество должно быть, если бы жило по «божественному закону» (даже если этот божественный закон выступает в форме законов исторического материализма), и «реальностью», т. е. тем, что получается «как всегда», которое возникает в процессе реализации «как лучше». Не основанных на «утопии» обществ не существует — для каждого из них характерна та или иная ориентация на идеал, не существует и «утопий на земле» — по понятным причинам. Однако существование разрыва всегда создает возможность для критики существующего общества как несправедливого и неправедного во имя той или иной «утопии». Эта критика приобретает свои радикальные формы в тех или иных маргинальных и сектантских группах (будь то пуритане английской революции, масоны французской или «авангард рабочего класса» революции русской), провозглашающих себя носителями общественного идеала. В одних случаях дело ограничивается мятежами, в других воздействие этих групп оказывает решающее влияние на великие революции, время от времени потрясающие ту или иную часть человечества. Однако и после провала реализации той или иной утопии на новом витке всегда остаются те, кто уверен в «недостаточной чистоте» предыдущих попыток и считает себя способным «сделать лучше»[4].

Бурный расцвет терроризма напрямую связан с радикализацией утопической «критики» существующего общества, и поэтому не случайно, что идеальные основания для терроризма напрямую связаны с тремя величайшими «утопиями» последних веков — социальной справедливостью и социализмом, нацией и национальной независимостью и возрождением религиозной чистоты в ее фундаменталистских формах. Существующие террористические группировки легко классифицируются по этим «идеальным основаниям».

Социальный терроризм, родоночальниками которого в современной форме были русские народовольцы, ставит перед собой революционные, антикапиталистические цели. После «подвигов» эсеров и анархистов рубежа XIX–ХХ веков на какое-то время наступило затишье, закончившееся с «революционными ветрами 1968 года» и интенсивным распространением в левых кругах троцкистско-маоистских идей. 1970-е были временем расцвета левого терроризма прежде всего в западных странах, а самым громким деянием леваков было похищение и убийство премьера Италии Альдо Моро «Красными бригадами». Особой формой социального терроризма стала «городская герилья» в Латинской Америке, идеология и технология которой была разработана бразильским левым коммунистом Хуаном Карлосом Маргелой — латиноамериканское студенчество наряду с выходцами из арабских стран является одной из наиболее восприимчивых к идеологии терроризма общественных групп. Спонсировавшийся в значительной степени странами соцлагеря социальный терроризм в 1990-е годы переживал явный спад, однако нет никаких гарантий, что он не вернется.

Национальный терроризм стал следствием перенесения методов «революционной борьбы» на национальное освобождение, ставшее для многих обществ в ХХ веке квазирелигиозной ценностью. Раньше остальных террористические методы приняли на вооружение армянская «Дашнакцутюн» (она и создана-то была русскими народовольцами из армян, сменившими социальные приоритеты на национальные) и болгарская ИМРО, боровшаяся за Македонию. С начала ХХ века национальный терроризм не прекращался, разворачиваясь то в одних, то в других регионах. Сегодня среди ведущих террористических организаций мира в лидирующей десятке присутствуют и баскская ЭТА, и ирландская ИРА, и «Тигры освобождения Тамил Илама». В конце 1990-х получила известность албанская Армия освобождения Косова, теперь фактически захватившая власть в этом регионе. Сравнительно недавно ушла в прошлое слава Курдской рабочей партии Абдуллы Оджалана. Перерождение из националистического в религиозный пережил чеченский сепаратизм.

Религиозный терроризм связывается в общественном сознании прежде всего с радикальным исламизмом. Этот тип терроризма при всей кажущейся «естественности» его появления из некоторых особенностей исламской доктрины, при всей логичности появления терроризма, имеющего религиозную санкцию, является наиболее «искусственным». Исламский терроризм с его нынешним размахом стал результатом исламизации социального и национального терроризма на Ближнем и Среднем Востоке на рубеже 1970–1980-х годов. «Исламский фактор» использовался сверхдержавами в их борьбе за эти регионы — СССР в качестве подкрепления «национально-освободительных» лозунгов, США в качестве альтернативы, способной вытеснить коммунистическое влияние из региона. В ходе этой борьбы исламский терроризм и проявил себя в качестве «третьей силы», сперва обильно спонсировавшейся обеими сторонами, а потом выступившей против обеих.

Наиболее интенсивно этот процесс шел в зоне Ближневосточного конфликта, где ранний «националистический» терроризм палестинцев постепенно исламизировался и на смену Палестинскому фронту национального освобождения пришли «Хамас», «Исламский Джихад» и «Хезболла». Ближний Восток стал своеобразной «террористической Меккой», в которой завязывались международные связи и делали карьеру наиболее значимые фигуры «Мирового подполья». Благодаря сложной геополитической конфигурации конфликта там переплетались геополитические, национальные, социальные и религиозные мотивы, и в итоге именно здесь была создана микромодель тотального Террора, тактические приемы и поведенческие принципы, распространенные позднее в глобальном масштабе. Другим регионом интенсивной исламизации терроризма стал Афганистан, где главным спонсором процесса выступали США, боровшиеся против «советского вторжения». Именно там началась деятельность Усамы бен Ладена и его «Аль-Каиды», ставшей мировой террористической сетью, там же прославились многие из «кондотьеров» современного исламского терроризма типа Хаттаба.

Сегодня исламские террористические организации образуют мощное интернациональное сообщество. Они плотно покрывают практически все исламские регионы (более-менее сдерживается он только в пределах бывшего СССР) планеты и оказывают воздействие на весь мир, чему, собственно, и стало свидетелем человечество 11 сентября 2001 года. С исламским религиозным терроризмом тесно ассоциирован и ряд сепаратистских движений — в Кашмире, на Филиппинах («Абу-Сайяф») и, разумеется, в Чечне.

Существует и еще одно террористическое направление, громко заявившее о себе только в 1990-е годы, — это «антисистемный» терроризм, который отрицает современное общество вообще и объявляет ему войну. Это терроризм одиночек типа Тимоти Маквея или маргинальных групп сектантского характера, таких, как «Аум Синрике», организовавшей газовую атаку в токийском метро 20 марта 1995 года. Этот вид терроризма, граничащий с психической патологией, имеет, однако, большое будущее по мере развития «комплекса отчуждения» у жителей развитых стран.